Осенью 2006 года в Московском музее современного искусства (Петровка, 25), прошла выставка заслуженного художника России Юрия Григоряна, на которой было представлено более сорока живописных работ.
Российский художник из Карабаха.
Юрий Григорян, заслуженный художник России живет и работает в Москве, на Пречистенке, в двух шагах от Академии художеств.
Уже несколько десятилетий он приходит сюда каждый день. В сущности, вся жизнь и творчество Юрия Григоряна устроены очень просто: приехал в Москву учиться, после окончания Училища памяти 1905 года и Суриковского института здесь живет и работает. В мастерской на Пречистенке пишет родной Карабах, часто переписывая то, что еще недавно казалось законченным.
В канун своего шестидесятилетнего юбилея Юрий Григорян был удостоен звания Заслуженный художник России.
В этом простом положении дел многое достойно внимания.
Творчество Григоряна глубоко национально, неотрывно от культурных, исторических корней Армении. Его герои – это прежде всего земляки, люди родного села. Художника волнует их жизнь, бытовые заботы, их трагедии и радости. Армения, Карабах какими их знает и любит художник, – земля древняя, хранящая свои вековые, культурные сокровища, еще незахваченная бешенным ритмом глобализации, стирающей черты любого этнокультурного своеобразия, лишающей душу человека ее подлинного места – неповторимой родины. Нам удивителен Марк Шагал, в Париже и на лазурном берегу Франции неизменно писавший неказистый, но полный красок жизни Витебск своего детства и юности. В сегодняшней России многие из нас стали невольными эмигрантами. Наша общая жизнь, наши культурные связи сохраняются теперь лишь ценой личных усилий в человеческих и творческих судьбах. И то, что в Москве живет и работает большой армянский художник – несомненно, наше общее культурное достояние.
Самое главное – живопись
Эти слова Юрия Григоряна – его творческое и человеческое кредо. Их ему кажется вполне достаточно. Эти слова определяют главный смысл, главные ценности его жизни. Такое высказывание налагает определенное бремя обета. Нелегкое во времена, когда живопись не пользуется былым общественным вниманием. На фоне массмедийного успеха, актуальных художеств, оно многими почитается для тех, кто не в ладах со временем.
Юрий Григорян наивно верит живопись, а то, что сегодня приносит известность или успех – «актуальное оно или коммерческое» – вызывает у художника недоумение и чувство растерянности, он склонен объяснять это некой испорченностью времен, которая, несомненно, пройдет. Подлинные ценности непременно прояснятся. Не может же быть в самом деле, чтобы когда-нибудь утратили значения шедевры Тициана и Рембрандта, прервалась великая традиция говорить о жизни универсальным языком цвета и пластики.
Пластический язык произведений Юрия Григоряна прозрачен и ясен, он интересен своей «узнаваемостью», его «археологические» слои способны рассказать историю становления нашего изобразительного искусства и в его московской, и в национальной, армянской, версиях. Здесь отразились и суровый стиль, и ОСТовская эстетика 1930-х, творчество крупнейших армянских художников, и общее для формирования отечественного искусства второй половины ХХ века влияние французской живописи.
У русского и армянского искусства много общих корней, начиная с Византии. Но киликийская миниатюра отлична от русской средневековой миниатюры. У французского искусства Сарьян научился иному, чем близкий по «Голубой розе» Павел Кузнецов. В атмосфере 1970-х Минас Аветисян создал пластический мир, созвучный современникам, молодым художникам Москвы и Ленинграда, но удивительно, неповторимо свой.
В пространстве искусства, в котором пришлось определиться выпускнику Суриковского института Юрию Григоряну, было много ярких мастеров, по-своему отражавших дух времени, и несомненным достоинством художника явилась способность найти свой художественный язык, в котором уважение к высоким достижениям мирового изобразительного искусства соединилось с памятью о национальном своеобразии армянской художественной культуры.
Сюжеты картин Григоряна: земля Карабаха, ее жители, их будни и праздники, состояния природы, портреты тех, кто особенно дорог. Есть картины-размышления («Три поколения», «Продолжение», «У туруна», «Родительский дом»), натюрморты, в которых вещи становятся молчаливыми собеседниками, способными многое сказать о жизни или очаровать великим совершенством творения природы. Когда переживанию бывает недостаточно буквальных цветовых и пластических аналогий, художник прибегает к метафоре – мощный во весь холст красный, разве что он способен выразить силу красноречивого воздействия букета («Букет на красном фоне», 2004).
Элегантность
Работы 1970-1980-х годов нетрудно соотнести с традицией: живопись экспрессивная, красочная, манера письма энергичная. Эти черты вполне вписываются в представления о видовых особенностях армянского искусства. Но внимательная взгляд на работы более поздние 1990-2000-х годов, исполненные, казалось бы, в той же авторской манере, позволяет увидеть черты несколько иного регистра чувственности. Цвет, насыщенные, яркие тона используются более локально, колористическое изысканно выстроенное звучание уходит от былого изобильного разнообразия, тяготеет к сложно нюансированной монохромности. Живопись становится перламутровой, золотистой, яркие цветовые акценты, когда появляются, кажется, призваны оттенить, усилить, обратить внимание на торжество общей валерной гармонии. Все большую роль играет сложно разработанная фактура живописной поверхности, обогащающая звучание цвета тончайшими оптическими нюансам.
Одна из интереснейших загадок живописи Юрия Григоряна в том, что художник, создавая пространство образа – пространство иллюзии, одновременно стремится к преодолению этой иллюзорности, утверждая фактурой, цветом, характером письма материальность живописной поверхности. Возникает непрерывная игра перевоплощений: плетение холста, слои краски, Цветовые и тональные пятная вдруг оборачиваются, как магическом кристалле, свечением образа, а образ развоплощается в драгоценную игру света на живописной поверхности, превращая живопись в род ювелирной драгоценности.
В поиске совершенных форм таких взаимопревращений Юрий Григорян часто переписывает, казалось бы, давно законченные, состоявшиеся работы. По-видимому, это случается, когда тайна той волшебной механики ему становится немного понятнее.
Мастерство как посвященность в тайны ремесла, в высшей стадии становящегося искусством, все больше захватывает художника. Главной ценностью и целью становится не тема, не картина как презентация некоего внешнего содержания, а этот удивительный механизм воплощений, для всякого нового содержания требующий новой формы. Чтобы постичь, запечатлеть эту волшебную машинерию, требуется чрезвычайно много усилий. Этот премудрый труб в чем-то сродни работе часовщика, улавливающего время в сети хитроумного механизма.
Возможно, поэтому очень сложные в техническом исполнении малоформатные работы Юрий Григорян ценит выше многих эффектных и красочных холстов и говорит о желании сберечь, закрыть от собственных вмешательство некоторые из этих маленьких шедевров, создав своеобразный «музей в чемодане».
Однако возможно, что в этом «чародействе» кроется и некая опасность для художника. Очаровательны написанные Юрием Григоряном женские портреты, прекрасны его обнаженные, они элегантны. Но в каком-то смысле становятся элегантными и традиционные для художника карабахские сюжеты. Если для женских образов элегантность – естественная характеристика, то в сюжетах «земных» изящество, элегантность являются характеристиками именно картины, манеры исполнения. И может возникнуть вопрос об оправданности, художественной достоверности использования столь изысканных средств. Могут появиться опасения, что культ прекрасного, которому столь предан художник, однажды окажется в противоречии с живой культурой, для которой плоть и кровь мира, его горькие несовершенства также значимы и требуют верного, и в выборе средств, отражения.
В своем творчестве Юрий Григорян не избегает и драматических сторон жизни. («Реквием», «Жестокость», 1990).
Но по складу характера, по той степени восхищения красотой мира он, по-видимому, всегда останется оптимистом, созерцателем и талантливым свидетелем прекрасного. Свой путь он давно выбрал, и сейчас пришел возраст зрелости.
На свете остается лишь то, что продолжается, что постоянно возобновляет усилие быть. Пока эта работа вершится, есть шанс и на возрождение, и на расцвет. Юрий Григорян со скромностью мудреца признается: делает только то, что может, по-другому не представляет себе собственной жизни. Это частное – личное предприятие, вдохновленное тем, что для художника имеет непреходящее значение.
Возможно, в этой убежденности он окажется прав, и его труд найдет достойное отражение на страницах, которые пишет история культуры.
