В начале года, получив очередной номер «Огонька», я с радостью обнаружила на цветной вкладке несколько репродукций знакомых мне картин москвского художника Юрия Григоряна и небольшой материал о его творчестве. Но мне тут же стало неловко, потому что это напомнило о неосуществленном намерении написать о Юрии Григоряне. Я порылась в фотографиях и отыскала эту – Юрий Григорян в своей мастерской. Сделана она была во время нашего кратковременного знакомства, состоявшегося около года назад в его мастерской, что в самом центре Москвы, под крышей старинного здания. Находится оно в районе улицы Кропоткинской, недалеко от модного кооперативного кафе, куда нас, несмотря на журналистские удостоверения, не пустили, сказав, что мест свободных здесь не бывает и что вообще их не удивишь даже Центральным телевидением…
Помню неприятное ощущение досады людей, уставших от каменного лабиринта старых, незнакомых московских улиц с узкими, без деревьев и газонов, тротуарами, сиротливо бегущими рядом с величественной цепью гордых сознанием своей исключительности особняков. И вот мы входим в широкий подъезд одного из них, поднимаемся в решетчатом лифте на последний этаж и… сразу же попадаем в совершенно иной мир, кажущийся знакомым и родным, несмотря на то, что его хозяина мы видим впервые. Еще в дверях нас встречает армянская музыка. В глаза бросается большой фотопортрет женщины средних лет с выразительными армянскими глазами. Потом мы узнали, что это портрет матери Юрия Григоряна, безвременно ушедшей из жизни. И хотя в этом факте для нас в принципе не было ничего удивительного – портрет матери на самом видном месте в мастерской – все же это был штрих яркий, запоминающийся, и по-моему, характерный, в определенном смысле нашедший продолжение в творчестве, в картинах. Но об этом несколько позже, потому что картины открылись нам потом.
Привел же нас к Юрию Григоряну, не скрою, чисто внешний интерес: мы прослышали, что он знаком с Гарри Каспаровым, жил с ним по соседству в Баку, не раз рисовал его – еще до его восхождения на шахматный Олимп (серия «Шахматисты»). Почему-то думалось, что разговор пойдет именно по этому руслу, вокруг «горячей» темы: шахматы и искусство. Но мы здесь оказались, к стыду своему, неоригинальны, более того, просто банальны, ибо Юра сразу же дал понять, что этот факт биографии к его искусству имеет мало отношения.
И он был прав, так как нас ждали картины. Картины, «заговорившие» с нами по-армянски. Да-да, именно по-армянски. «Заговорившие» красками, фактурой, характером линий, изображенных лиц. «Гончар», «Дворик», «Люди моего села» (триптих), «Пейзаж», «Карабахский мотив», «Кормилица». Эти картины написаны в разные годы. Но пронизаны они одним чувством – трепетной, немного ностальгической любовью к далекой родине – Нагорному Карабаху, селу Завадых, где Юрий родился, но которое покинул еще мальчиком, переехав сначала в Баку, а затем в Москву. Здесь он учился в Московском государственном художественном институте имени Сурикова (мастерская плаката Н.А. Пономарева и О.М. Савастюка).
Что ж, получается, что художником он стал в Москве – здесь прошел профессиональную школу, здесь начал выставляться? Верно. Но все-таки художника в нем вырастила родная карабахская земля. Это ее краски на палитре Юрия Григоряна. Это она научила его героев, а, возможно, и его самого, терпению и вере. Это от нее – звучащая во всех картинах густая, напряженная нота при внешней сдержанности и даже аскетичности. А еще – внутренний драматизм, замешанный, на мой взгляд, в немалой степени на неутоленной тоске по родине и по матери (вспомним портрет в мастерской)…
— Я получаю огромное удовольствие, рисуя армянских женщин в национальной одежде, — говорит в своем интервью «Огоньку» Юрий Григорян. – В ней главенствуют три цвета: красный, синий и желтый. Эти цвета окрашивают все историю Армении. Их я чаще всего и использую.
Действительно, коричнево-красно-желтая насыщенная гамма поражает в картине «Кормилица». Это сама земля армянская, теплая, кормящая, заботливая, как руки армянской женщины, как свежее коровье молоко, пропитанное пьянящим запахом горных трав и щедрого горного солнца.
— Мой отец был железнодорожником. В детстве его профессия представлялась сказочной. Когда я видел поезд, то всегда с гордостью прочитывал надпись на паровозе: «СУ» и номер. Я был уверен, что эти две буквы – начало имени моего отца (его звали Сурен) и что таким образом отмечаются его необыкновенные заслуги.
Отца уже нет. Но в тот день в мастерской на мольберте стояла незаконченная картина, которую художник условно назвал «Посвящение отцу». На ней изображены три поколения их семьи: отец, он и его маленькая дочь на перилах балкона их сельского дома. Не знаю, завершил ли он эту картину, «сложилась» ли она у него окончательно, но думается, тема истоков – это тема не одной картины, но всего творчества художника. Воистину: река возвращается к своим истокам, чтобы течь вечно. И даже самый беглый взгляд на путь, который прошел художник со времени учебы в Суриковском институте (а в мастерской Юрия Григоряна собраны работы разных лет), оставляет ощущение возвращения к истокам – через эксперименты, увлечения, поиски своего стиля, своего живописного языка. Да, именно восхождение к истокам, или, другими словами, глубокое осознание духовной связи с землей своих предков.
