Катамаран Юрия Григоряна
«Ноев ковчег», октябрь, 2006
Андрей Баташов

Каждое утро он приезжает в центр Москвы, входит в дом старой постройки и поднимается наверх – сначала на лифте, а потом по узкой лестнице – в свою мастерскую. Когда же, взяв в руки кисть, он встает перед натянутым на подрамник холстом, его мастерская превращается в один из корпусов катамарана, плывущего по волнам столетий; второй корпус этого корабля – его родной Нагорный Карабах, где в одном из сел – сейчас оно называется Цоватех – шестьдесят лет назад он появился на свет. Вглядываясь в тот далекий мир, у которого, кажется, нет границ ни во времени, ни в пространстве, художник Юрий Григорян воссоздает образы своих персонажей, никогда не теряющих надежды на волшебство и готовых с полным спокойствием вынести любые удары судьбы…

Когда я смотрю на его работы, меня не покидает ощущение, что запечатленные им мгновения, оставившие свой образ на холсте, — это стоп-кадры некоего вечного движения. Главные же герои, запечатленные на них, это люди, которые и в горе, и в радости не позволяют себе чрезмерного выражения чувств.

… Деревни в горах. Их возраст – столетия, и за это время они сроднились с горами, давно привыкшими к их соседству. А люди, с незапамятных времен поселившиеся в Нагорном Карабахе, прижились в этих местах потому, что изначально отличались стоическим терпением и мужеством, «не ведающим о себе», как сказал поэт…

Но чтобы ощутить и передать все это, нужно, во-первых, родиться здесь, а во-вторых, родиться художником.

Цвет. Именно он определяет эмоциональный строй картин Юрия Григоряна. Кажется, что цвет сам выбирает для себя предметы и изменяет свои тона и оттенки, послушно отображая любые настроения художника…

— Я получаю огромное удовольствие, рисуя армянских женщин в национальной одежде, — говорит Юрий. – В ней главенствуют три цвета: красный, синий и желтый. Эти цвета окрашивают всю историю Армении. Их я чаще всего и использую; правда, с годами я стал значительно сдержаннее, и сегодня в моих картинах нет кричащей яркости. Цветовые градации на полотнах стали, как мне кажется, разнообразнее, строже и, пожалуй, изысканнее, чем это было в моих ранних работах…

Женщины на полотнах Григоряна никогда не улыбаются; может быть, потому что улыбка – это для женщины еще и средство замаскировать свою суть и подыграть – из жалости или из каких-то иных побуждений – тому, кто на нее смотрит. Григорян же изображает женщин в такие моменты, когда они погружены в свои глубинные размышления; внутренняя сосредоточенность отъединяет его героинь, застывших на полотне, от всего постороннего, возвышая их и придавая им особое благородство. И поэтому так хочется угадать, о чем они сейчас думают, и узнать, что же может заставить их, наконец, улыбнуться…

— В 1992 году, — рассказывает Юрий, — я ездил в Америку: у меня там была персональная выставка. Американцы часто заказывали мне женские портреты, ставя при этом условие: женщины на картинах обязательно должны улыбаться, причем так, чтобы ослепительно сверкали их великолепные зубы… Меня это страшно раздражало… Я не могу работать по указке, потому что пишу, повинуясь только своему внутреннему чувству и своей интуиции…

Следуя классической традиции, Юрий Григорян нередко обращается к обнаженной натуре. Женщины, которых он изображает, всегда обладают сексуальной притягательностью, завораживающей мужчин, однако представлены они так, что сразу же ощущаешь: в окружающем их пространстве все проникнуто чувством благородной почтительности к женской красоте, которое неотделимо от таких понятий, как творчество и любовь…

Одна из последних работ Григоряна – картина «Мать». С нее на нас смотрит крестьянка, которая всю свою долгую жизнь несла на себе груз нескончаемых домашних забот. Как и ее односельчане, она привыкла таить свои переживания, однако по ее лицу все же можно догадаться, что она испытывает чувство вины из-за того, что подвела своих близких. Ведь ее жизнь подходит к концу, и очень скоро она уйдет от них, заставив других выполнять ту тяжкую работу, которая была предназначена именно ей…

Телеграмму о смерти матери Юрий Григорян получил через полгода после того, как поступил в Московское художественное училище памяти 1905 года. Ему тогда было 18 лет. Картину «Мать» он написал в 60, и можно предположить, что годы, прошедшие с тех пор, как Юрий узнал о кончине матери, он потратил на подготовку к этой, едва ли не самой важной своей работе…

Окончив училище, Юрий Григорян попытался поступить в Художественный институт им. В.И. Сурикова. По специальности он получил высшую оценку, а за сочинение, в котором сделал 16 ошибок, — единицу. Но на следующий год все же стал студентом этого института, показав по итогам экзаменов второй результат среди всех поступавших…

Окончив первый курс, Юрий Григорян стал постоянным участником художественных выставок. В районной жилищной конторе ему выделили маленькую комнатку, в которой он устроил свою мастерскую. Ночами Юрий писал картины, а днем – в качестве платы за комнату – занимался с детьми, ничего не получая за это, и по заданию начальника ДЕЗа изготовлял бесчисленное множество объявлений…

— Тогда ведь не было компьютеров, — рассказывает Юрий. – Все делалось вручную, поэтому-то в память о той работе у меня навсегда осталась мозоль на правой руке. Но мне приятно вспоминать те времена, поскольку почти все мои картины тех лет находятся в музеях…

Многие полотна Григоряна проникнуты чувством терпеливого ожидания. Оно угадывается в путниках и в их ослике, будто загипнотизированных дальней дорогой, и в одиноком дереве, словно подозвавшем к себе крестьянские домики, без которых оно не может существовать, и в обнаженной модели, без всяких просьб согласившейся – на равных с цветами – позировать художнику… Но чего все они ждут? И чем закончится это ожидание?

Ответить на эти вопросы, видимо, нельзя. Можно только присоединиться к героям Юрия Григоряна, ощутив в себе то же чувство надежды и бесконечного ожидания…

Наверное, в нашем восприятии мира есть некие постулаты, которые служат основой для всего остального. Однако поток повседневных забот нередко заставляет нас забыть о них; в погоне за сиюминутными целями мы зачастую упускаем то, что представлялось нам когда-то самым важным в жизни. Картины Григоряна – «Мелодия», «Светлый день», «Одинокая путница», «Дом моего детства» и многие другие – заставляют вспомнить эти первоосновы, которые в течение многих столетий в неизменности продолжают свой путь в мировом пространстве, высекая цветные искорки при соприкосновении с потоком времени. Неистребимая связь с родиной защищает художника от городской суеты, телевизионной мишуры и жажды немедленного – лучше всего коммерческого! – успеха…

Вечными, мифическими персонажами предстают перед нами персонажи его картины «Кормилица». Светящаяся в темноте корова с золотыми рогами заняла свое привычное место за спиной своей смиренной хозяйки как некая добрая сила, испокон веков сопутствующая людям. А в картине «Мой друг буйвол» еще одно могучее животное готово столь же безропотно служить прекрасной женщине, погруженной в размышления, которые навсегда останутся загадкой для нас…

— Мои любимые животные – ишаки, — говорит художник. – Осел для крестьянина в Нагорном Карабахе – это, наверное, то же самое, что для москвича «Мерседес». Его можно нагрузить любой поклажей, и он будет покорно тащить ее, словно сознавая, что его старательность и выносливость принесут еще больше уважения его хозяину.

В картинах Юрия Григоряна есть чудесное соединение мгновений и столетий, есть волшебство, даруемое только детям, и мудрость, постигаемая лишь немногими взрослыми…

— Мой отец (он умер 20 лет назад) был железнодорожником, — рассказывает Юрий. – Отец работал сначала в паровозном депо, а потом был проводником. В детстве его профессия представлялась мне почти сказочной. Когда я видел поезд, то всегда с гордостью прочитывал надпись на паровозе: «СУ» и номер. Я был уверен, что эти две буквы – начало имени моего отца (его звали Сурен) и что таким образом в нашей стране отмечаются его необыкновенные заслуги.

Кстати сказать, и сейчас в глубине моей души живет убеждение, что в те времена, когда по рельсам бегали паровозы марки «СУ», все так и было..

Мои работы часто печатали в московских журналах, однако мой отец никогда не выражал по этому поводу особых восторгов. И если друзья говорили ему: «Какой же молодец твой младший сын! Ты только почитай, что о нем пишут!», отец спокойно отвечал им: «Не знаю, стоит ли он этих слов. Он что, Юрий Гагарин, что ли?»

У Юрия Григоряна нет картины, посвященной отцу. Но когда я смотрю на его полотна «Армянская мелодия», «Бродячие музыканты», «Судьба» и многие-многие другие, я думаю, что это тоже воспоминания художника об отце; ведь именно его отец, которого фантазия маленького Юры наделила волшебным могуществом и всесоюзной славой, пробудил в нем чувство родства с каждой травинкой, выросшей в Нагорном Карабахе, с каждым камнем, хранящим следы истории, и с каждым живым существом, одушевляющим все вокруг… И я не сомневаюсь, что свою художническую зоркость, душевную проницаемость и способность извлекать картины из ускользающего потока времени Юрий Григорян обрел потому, что его очень любил отец, в честь которого – кто в этом сомневается? – на советских паровозах вывели начальные буквы его имени.

Юрий Григорян на палубе своего катамарана отправляется в путешествие по волнам столетий, с сыновней почтительностью вглядываясь в каждое мгновение бытия и ощущая готовность к художнической импровизации.

Как и его герои, он не мастер на декларации. Идеи Юрия Григоряна живут в его картинах, в которых мысль – это чувство, а чувство – это мысль, которая, однако, никогда не приходит к окончательному итогу.